Дорогие мои пациенты и слушатели семинаров!

Сайт я сделала прежде всего для Вас, чтобы  вы могли получать нужную информацию , не обшаривая в поисках ее все просторы интернета.

Поэтому очень прошу вас, напишите мне - какой информации вам не хватило, что вы от меня ждете. Я всегда услышу вас и отреагирую.

Пожелания по поводу качества и содержания информации отправляйте мне на почту:

smeleng@mail.ru

alohasmeleng@yandex.ru

winter140372@gmail.com

Или же через форму обратной связи на этом сайте)))

Надеюсь что информация пригодится вам и вашим близком в нелегком деле выращивания  здоровых и счастливых детей)))

 

 

 

 

УЗИ ст Амаяк Павлович

Работает в Клинике Аллергологии на Речном где и я

Универсал

Чистейшей души человек, член союза писателей

Специфика: низкие цены

8 916 094 22 34

 

Амаяков куст.

 

Вообще-то, это был вовсе не куст, а дерево с несколькими стволами. Оно стояло на перекрестке пешеходных тропинок, пролегающих между моей хрущевской пятиэтажкой и березовой аллеей. По одной из этих тропинок день за днем проходила я с маленькой Аленочкой в коляске. Путь мой лежал к детской площадке, на которой играли и ждали меня двое любимых сынишек с няней-помощницей. Если по пути малышка начинала капризничать, то я садилась за этим деревом на складной стульчик и кормила ее грудью, потихоньку укачивая. Дерево давало тень, и к тому же скрывало нас от любопытных взглядов и бестактных комментариев, на которые столь щедры прохожие; защищало от навязчивых знакомых, но оставляло возможность видеть идущих по тропинке людей.

             В тот день я легкомысленно назвала это дерево кустом, сама не знаю – почему. Эту досадную ошибку я совершила, объясняя няне, где они мальчишками могут найти нас с Аленкой. Нашел, как всегда, Андрюшка. НЕ обнаружив меня в окружающих кустах, он поступил по-детски гениально и просто – он посмотрел и увидел! От няни я, конечно, получила строгий выговор за то, что заставила ее лазить по кустам; колкость по поводу моих школьных отметок по ботанике и строгое обещание больше не искать меня, если я не буду называть вещи своими именами. Я пропустила мимо ушей это очередное нарушение субординации – в этот день меня занимали совершенно другие мысли. Случилось вот что.

              Он шел бесшумно. Но я уже в который раз почувствовала его спинным мозгом и обернулась. Он улыбнулся. Его улыбка источала свет и покой. И он дарил этот свет с щедростью человека, уверенного в том, что у него там внутри еще много-много света, и он никогда не угаснет; и человек может себе позволить подобное расточительство, так лучезарно улыбаясь случайным знакомым, вроде меня. Я для него была всего лишь дочка своей мамы, проработавшей до самой смерти в одной поликлинике с ним. И вот он шел, своей улыбкой раздваивая мир на непримиримость до и лучезарность после этой нечаянной встречи.

                 Немного неуверенная походка, какая бывает у только что научившихся ходить детей. И только искушенный эскулап мог бы распознать в этом страшный диагноз – рассеянный склероз. Он не чувствовал своих ног, и шагал наугад, а выглядело это как просто рассеянный характер…Легкомысленная соломенная мальчишеская шляпа на голове заставляла думать о нем как о человеке, живущем легко и безмятежно, расслабленно чапающем без всякой цели по пешеходной тропинке. Человек совершал подвиг. Тяжело и долго шла от жизни к смерти его мать. И вот он с величайшим напряжением воли шел, отделяя первую половину дня, в которой он работал врачом, от второй, в которой он должен обслужить мать, и еще успеть побыть отцом своему любимому сыну. Чтобы не упасть на полпути, человек выпил странную смесь коньяку и кокаколы. Этот ненавязчиво бредущий, не обремененный никаким грузом, человек в соломенной шляпе…Нелепая оранжевая бусинка на веревочке шляпы только усиливала ощущение легкомыслия и шокирующе не увязывалась с реальностью. Шляпа, джинсы, внешнее простодушие и та легкость, с которой он вел разговор, маскировали за образ неповзрослевшего парня, засидевшегося у костра с гитарой, человека держащего небо. И его небо не падало. И держал он его не только над собой; а как  оказалось, и надо мной тоже…

            Я случайно узнала о том, что он пишет рассказы. Я получила в подарок его книгу. Я не разбираюсь в литературных приемах, а читаю душу. И удивительным образом его душа оказалась для меня родственной. Человек решал для себя те же вопросы, что и я. Он пытался примирить в себе непримиримое, жить с тем, с чем жить нельзя. Но у него умирала мать и начинал жить сын. И поэтому он держал над ними небо. А еще он хранил. Сердцевину. НЕ смотря ни на .что, как люди в тюрьме продолжали чистить зубы, чтобы остаться людьми. Жена предала его, любимая женщина сбежала, узнав о его болезни. Но и над ними он продолжал держать небо, потому что его нельзя уронить частично. Как нельзя повернуться к жизни полубоком. И он шел вперед, не закрывая глаз, и не отворачивая лица. И лицо это излучало такую доброту, что мне стало стыдно. За свою изгрызанную сердцевину, за свое упавшее небо, тяжелые вздохи, ропот и слезы. Теперь я молюсь ему, как живому святому, святому Амаяку. И когда становится невыносимо тяжело держать небо, я сажусь под Амаяков куст, и   воскрешаю в памяти этот образ человека, легко, хоть и чуть необычно чапающего по тропинке, светящегося изнутри, в котором никто не рассмотрел бы героя, скованного болезнью, несущего тяжелый груз, и выпивающего свой коктейль «Апполон», чтобы дойти, и неизменно держащего небо…

 

Мои подрастающие мальчишки лепят из пластилилна не войну, а героев сказок; гоняют мяч без войны, а в свое удовольствие, может благодаря тому, что есть такие люди, на которых держится небо. И дай Бог моим детям как можно позже дойти до понимания того, что смысла в жизни нет; и надо чем-то закрывать свой зияющий внутренний ущерб, эту вопиющую непримиримость; и надо искать себе повод, чтобы жить; любить тех, для кого ты согласен держать небо; и надо прикрывать рытвины в своей сердцевине огромным множеством декораций; и надо лгать себе, чтобы выжить, называя это философским взглядом.

Прыжок в жизнь          6ноября 2005-11-06

 

        Мы тыркались в потоке машин, пытаясь поскорее вырваться из тисков города со всеми его пробками и светофорами, чтобы мотор моего авто наконец набрал неизменно высокие обороты, автомобиль полетел по шоссе в направлении аэродрома, а мы получили удовольствие от скоростной езды, напоминающей игру на автотренажере в спортивном режиме. А пока моя правая рука вынуждена была постоянно дергать рычаг переключения передач, левая лениво поддерживала руль совместно с маленькой Аленкой, мирно сосавшей грудь, ноги автоматически вели разговор с педалями, раскручивая  полуторолитровый, но двухвальный мотор-плиту моего тихого семейного минивена «Сценика», чтобы он мог первым тронуться со светофора или быстро обогнать зазевавшегося «чайника». Благо, что меня научил все это делать мастер спорта по авторалли и эксчемпион бывшего СССР, хоть и ценой  «постановки на уши» моего «Святогора» с реновским двухлитровым движком…

                                                       Ты принес мне любовь ветров,

Соблазн полета, коварство трасс.

Вернул уют и тепло костров

И души моей позабытый глас.

Ты залатал мои черные дыры,

С миром пришел, но знаешь сам:

Ты диверсант моей тайной лиры,

Ключи от табу охраняет гроза…

                  Мы это я и Амаяк. Любопытно, почему мы оказались вдруг связаны такой необычной задачей – прыгнуть с парашютом. Что нас связывало до этого? Мимолетное знакомство в те времена, когда я еще ребенком заходила к маме в поликлинику, а он в ней тоже работал; и еще один неприятный эпизод, когда он сообщил мне о внутриутробной гибели плода в моей попытке родить дочку.

Умер ребенок. Умер ребенок.

Умер ребенок во мне.

Он не дождался теплых пеленок,

Моих поцелуев во сне.

 

Умерло сердце.Умерло сердце.

Умерло сердце во мне.

Дети и муж лишь дают обогреться

Стоящей на льду при луне.

 

Кончилась вера. Кончилась вера.

Кончилась вера во мне.

Верю в страдания сверх всякой меры

И в мужа на этой войне.

 

Как я любила, как я носила,

Как я хотела ее!

Верила искренне, с чувством молила,

Казалось мне – достает

 

до неба высокого, неба далекого

Молитва моя и любовь.

Но вот одинокая, лежу одинокая,

А вместо дочурки лишь кровь…

 

Мы долго не виделись после этого, и похоже, эта новая встреча призвана была объяснить нам обоим, что идиосинкразия возникла у меня на его врачебный кабинет, а  вовсе не на него самого, и ему не зачем тяготиться чувством вины в том, в чем он совсем не был виноват.

             Я должна была уже привыкнуть к своей сталкерской роли, соединять людей с небом в прямом и переносном смысле. Это успело стать частью меня, это повышало мою самооценку, это придавало новый смысл жизни и вносило в нее новые краски, это было просто приятно выполнять такое свое предназначение, быть проводником для таких дел Господних, это тешило мое самолюбие, выделяя меня среди прочих, это нравилось мне всегда, это стало уже традицией, но не успело и не могло надоесть и приесться.  Все так, но раньше провожала я в небо людей здоровых! Амаяк же был тяжело и неизлечимо болен! Не успела я прийти в себя от шока, когда узнала, каким адским трудом дается этому человеку жизнь, с какой болью он делает каждый шаг, и какую непосильную ношу он тянет, весело улыбаясь миру и одаривая людей своим умиротворением и уютным участием сопереживания; как он преподнес мне новый сюрприз: «Хочу, говорит, с парашютом прыгнуть!». Я с энтузиазмом согласилась доставить его к  месту «преступления». А ведь это была тайна, до поры до времени покрытая мраком для его супруги, считавшей, что ему хватит и писательской деятельности для подъема души к небесам, и совершенно ни к чему никуда прыгать. Я поняла, что для него это будет прыжок в жизнь. Прочь из его изнуряющей болезни, прочь от горшков с мамиными испражнениями, прочь от холодной и непонимающей жены, прочь от предавшей любимой, прочь от серых будней и коллектива обывательских теток на работе, обсуждающих последние сплетни из жизни кинозвезд и своих «недостойных» мужей.  Я поняла, что прыгнуть с парашютом для человека, не чувствующего своих ног – это совсем не то, что для здорового. Для него это не вопрос преодоления своего страха, это гораздо большее, это вопрос жизни и смерти, это прыжок в жизнь. Да, но другая часть меня подло грызла меня сомнениями: Ну, что ты будешь делать, если с ним что-то случится? Грех на душу возьмешь? Одумайся! Откажись!

В глубине души я знала, что все будет хорошо, ведь сам Бог на нашей стороне! Но на всякий случай сказала себе, что если что, то я буду ухаживать за ним всю оставшуюся жизнь, и за его умирающей мамой, и за его несовершеннолетним сыном, хотя это было бы трудно при хоть и несостоявшейся, но живой матери.

И вот мы уже летели по трассе. Конечно, я не могла отказать себе в удовольствии  выпендриться , и не прокатить его со скоростью 180 км/ч на открытом участке шоссе, и не показать чудеса шахматного скоростного руления на узкой дороге, и спортивный набор скорости, и экстремальное торможение, и объезд по обочине, и спортивный вход в поворот. Картину дополняла маленькая Аленка у груди, и мобильник в другой руке, по которому я тщетно пыталась вызвонить запропавшую няню , которую зря ожидал мой муж Андрей дома с двумя сынишками. Амаяк тогда сказал: «Если б я знал, что ты так водишь машину…» Что, поехал бы на электричке? –Нет, подумал бы, подумал и поехал бы с тобой… Потому что я уже будто бы и в самолете был, и с парашютом уже прыгнул! Это был спич не «мальчика, но мужа», и я поняла : он прыгнет и все будет окей. И это было бы почти комплементом, если б он не добавил то, что говорят все: «Бедный твой муж, как я ему не завидую!». Это было ударом ниже пояса. Потому что все, что я делаю в жизни, это для того, чтобы заслужить любовь моего мужа.

Вы разве еще не поняли? –

Все это ради него;

Солнце встает над городом

И сходят лавины с гор.

 

Ради него невестою

В зелень оделась весна,

Залиты светом окрестные

Травы, очнувшись от сна.

 

 

Ради него все живущие

Близки и дороги мне,

Крикну, чтоб знало все сущее,

И здесь и на дальней Луне:

 

Любовью к тебе, мое счастье,

Жива Я. И эта земля

Твоим обогрета участьем,

Дышит тобою поля.

 

Вы разве еще не поняли? –

Просто сошла с ума:

Глажу его ладонями

И кружится голова…

 

 Как недолюбленный ребенок шалит, чтобы получить материнское внимание, пусть даже в форме наказания, так и я прыгаю с мостов, летаю на спортивных самолетах, переворачиваюсь на машине, напяливаю на себя тюль вместо одежды или выхожу в неприлично короткой юбке, рожаю подряд троих детей дома в бассейн, получаю специальности одну за другой, пишу стихи и прозу, совершаю неординарные поступки…но он кричит о любви, а мать его не слышит.  И муж не услышит меня никогда. Мы просто люди с разных планет, на его планете не любят женщин, во всяком случае, меня. И я все время ищу поддержку на стороне, и я ее получаю: одобрение других мужчин, восхищение, похвалу, титул суперженщины, суперматери, кличку экстремалки, имидж бесстрашной стосильной оптимистки, ореол положительного героя, матери мира, всеобщего друга и плакательной жилетки. И мне это все необходимо как воздух. Может быть, если бы я ощущала любовь и признание мужа, то мне не приходилось бы получать удовольствие от психологического флирта с мужчинами, щекочащего нервы мужу и удовлетворяющего мою потребность в общении и признании. Мужчин я выбираю «безопасных», то есть тех, которые не будут обременять меня домогательствами по весьма веским причинам типа их внутренней доброкачественности, не позволяющей переступить через уважение ко мне и нарушить чистоту отношений не смотря на всю мою возможную для них сексуальную привлекательность.

             Но когда дело касается руля, мне все равно – какого пола пассажир, лишь бы ему нравилось, как я вожу машину. А если он еще и мужчина, то это вдвойне приятно, потому что можно потешить свой старый детский комплекс женской неполноценности, и лишний раз доказать, что баба за рулем – не то же самое, что тряпка в карбюраторе, или прокладка с крылышками, оставляя позади толпы малохольных «чайников», имеющих при себе весь набор мужских достоинств, совершенно не помогающих им лучше водить автомобиль!

Страсть к  скорости у меня родом из детства, еще подростком я мечтала гонять на мотоцикле, что потом и делала неоднократно…

 

 

Черный всадник на черном коне

Мчится, спеша горизонт обогнать

Лишь светлые пряди на черной спине

Наездницы тайну способны предать.

Железный мустанг не выживет в стойле,

Не ищет он счастья в вечном покое.

Создан красавец для жизни такой ли?-

Нет. Нужно ему совершенно другое.

Стальной непоседа, печалиться брось.

В реальность тебя воплощу я из грез

Земную с тобой покрутим мы ось,

Заплачет асфальт от горячих колес!

Жду, не дождусь той заветной поры –

Прорвет тишину оглушительный треск,

Наркотиком станут бензина пары

И черно-тревожный появится блеск!

С ударами сердца сольется мотор,

Шальные колеса заменят мне ноги,

А руки срастутся с рулем. И простор

Поманит с собою изгибом дороги.

Спутником вечным станет нам риск,

Чуждыми будут нам робость и страх,

Резины спаленной пронзительный визг

В наших с тобою застынет сердцах.

В черную ночь мы ворвемся стремглав,

Дальнего света настойчивый луч

Прорежет ее, тьмы завесы сорвав,

Как зверь заревешь ты, красив и могуч.

Наш призрак во мраке зловещую смерть

Черным полетом напомнит врагам

И дикая дьявольских спиц

Моим лишь подвластна свободным рукам!

А, вы, чьи глаза стекленеют от страха,

Леденеет от ужаса в жилах вся кровь,

Скуки постылой не жмет вам рубаха?

К ветрам скоростным не понять вам любовь!

Поистине прав был великий поэт:

Не будет летать, кто рожден, чтобы ползать!

Свою пустоту не заполнить вам, нет.

И в играх с огнем не находите пользы.

Заткните скорей свои нежные уши,

Рокочущий грохот поранит вам слух.

И спрячьте подальше трусливые души,

В которых отсутствует смелости дух!

Ржаветь от безделья – не наш тот удел,

Опасность встречаем с бесстрашием гордым.

Кто шлем хоть однажды отважно надел,

Тот стал безвозвратно асфальтовым лордом!

С машиной любимой единое тело,

Кровь в ее баке, а в венах – бензин.

Нас манит в дорогу единое дело,

Обоими мозг управляет один!

Сизым дурманящим выхлопам брежу,

Без музыки шума мотора умру,

Включу передачу и газу я врежу

И светлые пряди взлетят на ветру.

С грохочущим другом своим не расстанусь

Не сбросит меня на крутом повороте,

Трассе рискованной верной останусь

И преданной нашей с ним общей природе!

Бешеный пульс учащенно стучит…

Меж небом с землею в совместных полетах

Гармонию душ только смерть разлучит!

И так, мы с Амаяком получали удовольствие. По интенсивности переживаний – совсем не меньше сексуального, но совсем иное по содержанию. Я балдела от его выкриков : «Я не успеваю вывески читать!» . Его шок еще больше подстегивал мой энтузиазм, и в итоге долетели мы до аэродрома «Волосово» в рекордно короткое время, что оказалось не зря, так как нас ждал трехчасовой изнурительный инструктаж.

               Я решила составить ему компанию, и потому вынуждена была проходить инструктаж вместе с «перворазниками». Ситуацию облегчало то, что инструктор меня, как бывалую, и как кормящую, не трогал. Проблемы возникли только с медкомиссией, где я с трудом уговорила врача, что 90/50 – это мое рабочее давление, и «ласты склеивать» я не собираюсь, так как у меня трое детей.

На счастье, Алена вела себя достойно, и весь мой полет с прыжком благополучно проспала на руках у Сергея, приемного сына от мужа.

               Боже мой, как я боялась за Амаяка! Его угораздило выпрыгнуть из макета самолета в песчаную кучу! Это был мой недогляд. И тут-то я окончательно поняла все масштабы этого бедствия! Я была столь беспечна, что снимала тренинг на камеру до тех пор, пока он грузно не вывалился из фанерной двери. Ноги подкосились, и он упал в песок. Я спешно выключила камеру, чтобы даже не видеть потом никому этого кошмара. Огромный, на вид цветущий мужчина вдруг падает как тюфяк и совершенно не может справиться со своими ногами! Жуткое  зрелище! Я смотрела на него сразу двумя сознаниями. Глаза инструктора Жеребцова и зрителей видели неуклюжего человека, который не то что с парашютом, из макета-то по-человечески выпрыгнуть не может, взгляд пренебрежения, унижения и насмешек. Слезы навернулись мне на глаза,  но я быстро справилась с собой. Хотелось бежать к нему, поднимать, утешать, целовать, извиняться за всех, за то, что они не знают всей жуткой правды о нем, и я не могу им сказать – его ведь не допустят до прыжков; извиняться за себя, что притащила его сюда, что не усмотрела, как он прошмыгнул в макет, что не поняла сразу – насколько  он болен…Я сдержалась, ведь я должна была его поддержать, а не «обмотать соплями». Я приняла хладнокровный вид, с примесью юмора, скрашивающего предполетный мандраж, не давая волю своему страху за него и мрачным мыслям. Другое сознание видело героя, настоящего человека, которому все эти  самодовольные  рисующиеся, совершенно непривлекательные для меня, молодчики, просто в подметки не годятся! Они думают, что они нестандартные, что они приехали прыгать с парашютом. Для сопливых девчонок и отупевших домохозяек – может быть, но не для меня! Я всегда интересовалась людьми неординарными, а не старающимися казаться таковыми. Многие спрашивали: «Ну, почему у тебя все друзья какие-то шизофреники? Ведь с ними одни проблемы!» А причисляющие себя к «нормальным» и обыкновенным лукаво вопрошали: «Ничего, что мы рядом сидим? Тебе же с нами не интересно». И в который раз приходилось объяснять, что критерием отбора все же служит внутренняя доброкачественность и наличие духовного стержня, просматривающегося в глазах в виде наличия «Шэнь»…

Тут я испугалась всерьез -  как он будет приземляться? И я молилась, молилась, молилась… Ему повезло – он уже устал бояться, полностью вымотанный инструктажем. Мы столько раз поднялись и спустились по лестнице, что устали ноги у меня, а он еле держался на ногах, и я не знала, сможет ли он дойти до самолета. Когда дело дошло до посадки в самолет, он был почти невменяем. Ему даже показалось, что он не знает, где кольцо, и забыл все, что услышал на инструктаже. Но он был  не один в таком состоянии, это была норма «перворазника». Мы попали в первый взлет, потому что он бы не дожил до второго, а я волновалась, что Аленка проснется, а груди не будет, грудь улетела… 

                Самолет экстремально пикировал, выбросив в синее небо очередную кучку предшественников. Глядя на него, я представляла себе молодого парня, задорно озорующего с штурвалом. Когда АН-2 лихо развернулся перед нами, и мы гуськом, сгибаясь под тяжестью амуниции, прочапали в салон, я с удивлением увидела в пилотской кабине дедушку с молодыми счастливыми глазами, пытливо изучавшими состав нашего взлета. Какая славная работа, подумала я, отправлять людей в небо, особенно, когда для них это прыжок в жизнь!

                 Все расселись по местам. Было тихо. Все закончили бороться со страхом доступными им способами - смеяться, шутить, открыто мандражировать или наоборот, хорохориться. Все поняли, что это конец, вернее начало. Начало жизни по ту сторону прыжка. Амаяк криво улыбался, бессмысленно теребя ремешки на груди. Я снимала его на камеру, преодолевая свое волнение. Я даже не знаю, боялась ли я прыгать сама, потому что мысли мои были прикованы к Амаяку. И вот гудки, открытая дверь и его очередь… Стоять на наклоненном полу самолета нелегко и здоровому. Но он встал. Он просто выпал из самолета, и я не видела, что с ним стало дальше. Когда выскочила я, я стала озираться по небу и орать: «Амаяк Павлович, Вы где?» Но он меня не слышал. Приземлившись, я справилась со своим парашютом, на этот раз мне повезло. Не пришлось долго бороться с ветром с помощью строп, я села как по учебнику. Отстегнулась. Вдруг вижу – кого-то тащит. И тут я стала собой – я бежала по высокой траве взлетного поля, я бежала на помощь! Это то, ради чего я рождена на этот свет! Это то, что может оправдать то, что я топчу эту землю! Я бегу на помощь! Стремительно, быстро, задыхаясь. В мирной жизни нет места подвигу, но я вечно умудряюсь найти его; то у меня кто-то живет, то мы с Андреем оказываем благотворительную медицинскую помощь, то я решаю чьи-то проблемы, но в миру это смотрится как-то неестественно…Подруги говорят: «Ты как всегда, вечно к тебе кто-то подходит и что-то просит, у тебя на лбу написано, что ты не оставишь на улице…» Даже в декрете я умудряюсь кого-то лечить, врач без пациента, если он конечно, врач по состоянию души, это как городской житель без выхлопной трубы. Наверное, все дело в генах – мой папа настолько увлекся помощью ближнему, что его дочь от второй жены, человек совсем другого склада и других приоритетов  в жизни,  как-то иронично спросила: «Папа, тебе не надоело добрые дела делать?»

Твои большие глаза

Блестят, как большие монеты.

Что я могу сказать

Тем, кто не знает об этом?

 

Они видят в их блеске

Солнце и небо весной.

Но идешь по натянутой леске.

Думают, что за звездой.

 

Твои теплые губы

Горячеют от хруста купюр.

И как дьявольски грубы

Не вошедшие в твой аллюр!

 

Тебя рано сломали,

Еще почка не стала листом

Они жизни не знали.

Ты ответила им. Потом.

 

Плач уродства законен,

Как и рвение стать красотой.

Но подбитые кони.

Остаются на вечный постой.

 

Жертва зла не прощает,

Твоя месть длится целую жизнь

И палач вынимает

Души спасших тебя в катаклизм.

 

Ты хотела стать розой

И питаться росой по утрам.

Но твой путь – через слезы

Тех, кому ты не по деньгам.

 

 

                Догнала, погасила купол. Парень встал. Отдышалась. Кажется,  немного отпустила давняя обида на тех генералов, что не приняли меня в отряд спасателей только по причине женского пола, не смотря на прекрасную анкету, блестяще сданный зачет по скалолазанию, прыжкам с карабином со зданий и вождению джипа на льду… Тогда я в своей экстравагантной манере предложила им пришить мне паралоновый член, перед тем, как гневно хлопнуть дверью их кабинета, и потом долго и безутешно плакать дома…

                  Побежала искать Амаяка. Удивительно, но он смог идти сам. Боже, какая радость была увидеть, что он цел! Наша взяла! Теперь мне хотелось орать на весь аэродром: «Да вы знаете все, чем он болеет!» Мне хотелось возложить цветы к его непослушным ногам, будто бы он памятник!

Мне хотелось, чтобы весь наш взлет, и инструктор Жеребцов узнали о том, Какой Человек сегодня прыгнул с парашютом, и что для него это был прыжок в жизнь!!! И совершенно не важно, что он потерял это чертово кольцо, он и не помнил, как он за него дергал, и куда оно потом делось. Главное, что он не потерял себя в этой жизни, как это случилось со многими «здоровыми», бросившими своих престарелых родителей и малолетних детей.

                 Потом сели пить пиво в уличное кафе на аэродроме, обмывали новенькое удостоверение парашютиста. Оно было как пропуск в жизнь. Он заслужил то, что простым людям и так дано, но они не ценят, не понимают своего счастья. А ему пришлось прыгать с парашютом, чтобы завоевать в который раз свое право на жизнь. Я пила и пила пиво, не смотря на предстоящую обратную дорогу за рулем. Я знала, что сегодня наш день, и я могу позволить себе еще побезобразничать, и мне ничего от Бога за это не будет. Тем более, что обилие адреналина и эндорфинов в крови быстро утилизировали выпитый алкоголь. Вокруг сидели парашютисты, обсуждали свою крутизну, переодев мокрые брюки. Теперь их прыжки обрастали фантастическими  придуманными подробностями, все были горды собой и ощущали себя героями. Но я знала, что настоящий герой сидит рядом со мной.

             По пути домой Амаяк пил свой знаменитый коктейль «Аполлон», на этот раз, в двойном размере, и был абсолютно счастлив. А мне было приятно, что Господь распорядился так, что и я прикоснулась к этому таинству.

            А меня ждали дома глубоко и горячо любимые сынишки, по которым я жутко соскучилась. Андрюшка выбежал к двери и сказал: «Мама, смотри, какой у меня уже вырос «закотулок», показывая на кучеряшку сзади, почти как у папы!» Юрочка повис на моих коленях и сказал: «Мамочка, как я люблю тебя, а ты привезла мне чупа-чупс?» И я в очередной раз поняла, что в жизни только две настоящие вещи: небо и дети, а все остальное – фигня… И я была самой счастливой на свете, потому что у меня всегда есть и то и другое.

У моего Юрчатки-

Сладенькие пятки!

На зависть всем ребяткам-

Толстенькие пятки.

Торчат наружу пятки-

Играет Юрка в прятки.

Его ручонки хватки,

Но так люблю я пятки!

Бросаю все тетрадки,

Бегу хватать за пятки.

Домой несусь в припадке,

Скорей целую пятки.

Он весь, конечно, сладкий,

Но слаще его пятки!!

 Андрей приготовил, как всегда, вкуснейший плов. И было немножко грустно от того, что свою радость жизни, ощущение запредельного счастья я опять разделила не с ним… «Живая, вернулась, и Слава Богу, садись есть.» Мой вечный вопрос, какой надо быть, чтобы ему нравиться, ну хоть немножечко?, так и остался висеть в воздухе. Я так и продолжаю довольствоваться восхищением других мужчин, а на их комплементы мне так и хочется с грустью сказать: Только моему мужу это почему-то совсем не надо…

Когда няня моих детей, впервые увидевшая меня дома без одежды, с изумлением спросила : «Лена, а почему ты не носишь открытые платья и короткие юбки, ведь у тебя такая фигура и такие ноги?!» Я сказала: «А зачем? Буду привлекать внимание, которое мне не нужно. Я все равно не смогу им ничем ответить. Ловить на себе облизывающиеся взгляды – тоже занятие не из приятных. А лишний раз ощущать себя женщиной, понимать, что это надо кому угодно, только не Андрею – попросту больно. Лучше  я закутаюсь в старые джинсы, и буду никакая.» А вот аэродром – место, где можно раскрыть душу, и друзья, перед которыми не страшно быть женщиной – это хорошо…

Только иногда, когда Андрей выпьет лишнего, я могу услышать, как он гордится мной перед своими друзьями, и радуюсь как ребенок…

             А Амаяк написал замечательный рассказ про наше авиационное приключение, в котором дал мне замечательный псевдоним Лада Тихомирова, и придав моей личной жизни совсем иную окраску и новое звучание, но это было его право автора, и я простила ему некоторые искажения своей биографии…

Раньше мужчины посвящали мне стихи, но это было в период их безответной любви ко мне, или перед смертью, как сделал мой первый муж Андрей. В прозе обо мне еще не писал никто, тем более совершенно бескорыстно, и отделяя эротизм описания от самцовой похотливости. За что огромное ему спасибо.

Да храни Господь святого Амаяка. Аминь.